Алиса поправляет сарафан, сумочку и волосы. Но по-прежнему остается на месте. Ее грудь поднимается и опускается. Будто дразнит меня, черт возьми. Глаза смотрят куда угодно, но только не в мою сторону. И я, блядь, пользуясь этим, пожираю каждый сантиметр ее хрупкого тела.

Алиса шумно выдыхает и нервно облизывает свои чуть приоткрытые розовые губы. Черт. Сожрать готов. Всю ее. Хочу во всех смыслах. Трахать. Любить. Целовать.

Я, блядь, видимо, умом тронулся. Ну нереально ведь, чтоб так накрыло? Пока не смотрит на меня, незаметно поправляю железный стояк в шортах и едва не издаю болезненное шипение. Твою мать…

Алиса резко поднимает голову и бросает на меня беглый взгляд, прощаясь шепотом:

— Всего тебе хорошего, Илай.

Я уже чувствую, как она ускользает от меня, но в то же время понимаю, что предотвратить ее уход не получится. Хуже только сделаю.

Алиса уже почти открывает дверцу машины, но внезапно в тишине салона раздается входящий звонок. Не у меня. Она вздрагивает и начинает рыться в своей маленькой сумочке на коленях, тоненькая цепочка которой перекинута через плечо. Руки судорожно перебирают содержимое и, когда Алиса вынимает мобильник, вместе с ним из сумки выпадает… соска?

Херня какая-то. Зачем она ей? Но спросить не успеваю, потому что Алиса быстро прячет ее обратно в сумку. Слишком быстро. На меня не смотрит. А у меня от ее реакции невольно ухмылка кривит губы. Тоже нервничает. Может, еще не все потеряно? А когда опускаю взгляд на экран ее мобильного и вижу высветившееся мужское имя, моя улыбка гаснет.

Рома.

Внутри все моментально напрягается. Алиса, поймав мой пристальный взгляд, тут же сбрасывает вызов, и тогда на экране появляется заставка с ребенком.

Голубые глаза и шевелюра светлая. Лицо настолько кукольное, что даже не верится, что это реальное фото. Идеальная картинка. Будто нейронка сделала.

Но мысли снова возвращаются к мужскому имени, и внутри закручивается страшная воронка. Жгучая такая. Хочется постучать себя в грудь, чтобы избавиться от этого ебаного дискомфорта.

Алиса выпрыгивает на улицу, прежде чем я успеваю остановить ее. Хлопает дверью и убегает. А я остаюсь один на один с разъедающими эмоциями.

Что за мудак ей звонил?

Какой, на хуй, Рома?

Глава 7

Дрожащими пальцами тыкаю в кнопки домофона.

Монотонная трель вызова, кажется, длится вечно.

А я все больше и больше чувствую, как невидимые стены смыкаются вокруг моего взволнованного сердца.

Я задыхаюсь от ощущения, что ловушка вот-вот захлопнется. Сейчас я сбежала. Но, что-то мне подсказывает, что все предрешено и выхода из этой ловушки нет. Есть лишь оттягивание неизбежного.

— Кто? — наконец раздается голос Лены, а на заднем фоне слышу лепет своего сына.

— Я, — глухо выдыхаю. — Открой. Скорее.

— Ты чего-то быстро.

— А может, мы поговорим дома? — нервно выпаливаю я и оглядываюсь назад.

Машина Багирова стоит на том же месте. Я машинально дергаю дверь. И когда она с характерным щелчком открывается, я буквально врываюсь в парадную.

Прохожу мимо лифта и поднимаюсь по лестнице, надеясь, что смогу перебить мандраж физической нагрузкой.

Но уже на третьем этаже понимаю, что сделала только хуже, потому что ко всем моим симптомам нервного возбуждения добавляются одышка и дрожь в ногах, а страх просачивается еще глубже.

Я бы очень хотела иметь достаточно контроля над мозгом, чтобы подать сигналы во все свои нервные окончания и отменить эту глупую реакцию.

Но, кажется, уже слишком поздно.

У меня паническая атака. Я ссылаюсь на нее, потому что мысль, будто меня волнует сам Багиров, его взгляд и голос, вызывает сильное отторжение.

Господи, он смотрел на меня так, что дурацкие мурашки танцевали на коже чечетку. В животе до сих пор странная тяжесть, а температура тела, даже несмотря на мокрую одежду, достигает неадекватных пределов.

Глупости какие… Я не могу этого хотеть. Я не могу хотеть ни его, ни вообще какого-либо мужчину. Он же убил во мне это. Сделал фригидной. И за последние три года я в этом уже убедилась лично.

Я стала такой эмоционально скудной, что любые сильные эмоции были для меня роскошью. Так какого черта сейчас со мной это происходит? Почему я не могу управлять ни долбаным телом, ни головой, ни сердцем? Почему меня волнует, что обо мне подумал Багиров? И почему его лицо перекосило, когда он бросил взгляд на мой телефон? Неужели он все понял? Господи, да тут бы и дебил все понял. Сначала проклятая детская соска, а потом фото Кирилла на экране моего телефона…

И вместо того, чтобы выяснить это, я сбежала как трусиха.

Но я ничего не могу с собой поделать. Я сразу почувствовала себя рядом с ним не в своей тарелке. И совершенно не знала о чем говорить. Зато он знал. Этим и начал загонять меня в ту самую жалкую версию меня. Позорную, уязвимую и беспомощную.

Но я не такая! Я справилась со всем дерьмом в прошлом, родила замечательного сына, и уже воспитываю третий год его без чьей-либо помощи, за исключением бабы Люси, конечно. Все азы по воспитанию я получила от нее. Ну и заодно из литературы, которую читала взапой. Жаль, что многие советы оттуда на деле оказались не так просты. Лайфхаки бабы Люси гораздо эффективней.

Но только благодаря себе я начала новую жизнь. Потому что я хотела жить. И хочу. И я не должна позволять появлению Багирова делать себя слабой…

Щелчок замка вырывает меня из мыслей, и я вплетаю в мокрые волосы пальцы, только сейчас осознавая, что стою у стены рядом с квартирой Лены.

— Ты чего здесь? — она выходит на лестничную площадку, и мы встречаемся взглядами. — Али-и-ис? Ты в порядке?

Сглатываю вязкую слюну и опускаю голову.

— Я не в порядке, Лен.

— Что случилось? — Молчу. — Боже ты мой, Самойлова, посмотри на меня и скажи, что произошло?!

Я давлюсь удушливым смешком.

Медленно поднимаю на нее взгляд и нахожу в себе силы, чтобы голос звучал ровно:

— Можно я сегодня останусь у тебя?

***

Я мою Кирюшу после ужина, который он беспощадно давил руками и которым больше вымазал лицо, чем поел. И, конечно же, он не слишком рад, что я лезу к нему с полотенцем. Поэтому, когда я наконец плюхаюсь с ним на диван, он выворачивается и выбирается из моих рук, капризничая:

— Мама-ська ить! Ить! Качу ить!

Я устало смотрю на подругу, которая все это время наблюдает за моей борьбой с сыном с улыбкой на лице.

— Лен, подай его водичку.

Сидя на подоконнике, она протягивает руку, цепляет бутылочку-поилку и подает ее уже топающему к ней Кирюше.

Он с жадностью высасывает водичку, шумно сопя.

И как только заканчивает, бежит обратно, бросает бутылочку на диван, и, с кряхтением забравшись ко мне на колени, снова начинает капризничать.

— Мама… — канючит. — Осип та-та-та!

Я беру его на руки и, усадив поудобнее, начинаю играть с ним:

— По кочкам, по кочкам…

— Ну и что ты думаешь?

Бросаю взгляд на подругу, прерывая игру с Кирюшей и не сразу соображая, о чем она.

— Не тупи, Самойлова. Ты расскажешь ему о сыне?

Я вскидываю брови, совершенно не ожидая, что после моего рассказа о прошлом она спросит именно это.

— Я не знаю, Лен. — Сощуриваю глаза. — Ты вообще, ничего не пропустила из нашего разговора?

— Нет, — Лена складывает руки на груди. — И поверь мне, я бы больше всего хотела, чтобы Кирюша никогда не узнал об этом уроде, но у тебя дела идут неважно, а твой этот Багиров, как ни крути, его отец. К тому же при бабках. Да, безусловно, он редкостный козел, которому я бы лично врезала между ног. Ты уж извини, но поспорить на девственность и потом изнасиловать… ну это пиздец, Алис.

Я морщусь, покачивая притихшего сына на коленях.

— Ну это было не совсем изнасилование… — я закусываю губу. — Мне нравился он, и я хотела его, просто… все вышло как вышло… — Качаю головой, смотря в никуда. — В тот день я повелась на провокацию, а Багиров был не в себе и пьян…